Сенсационное свидетельство подполковника милиции: Как в Беларуси фальсифицируют выборы

Урны опечатывают таким образом, что ничего не стоит эту печать подвинуть и вбросить фальшивые бюллетени.

Эта история случилась два года назад, в последний день досрочного голосования в «палату представителей» «национального собрания» Республики Беларусь. Подполковник милиции Николай Козлов нес службу на одном из избирательных участков Минска. И стал свидетельством того, как были сфальсифицированы результаты голосования. Почему он молчал два года и как изменилась его жизнь после парламентских выборов, он рассказал газете «Народная воля».

«То, что вы предлагаете, — это преступление»

— Наверняка люди, которые в той или иной степени имели отношение к этой истории, прочитав этот текст, будут обвинять меня в неблагодарности, — рассказал Николай Козлов. — Меня никто не покалечил, я не сижу в тюрьме по надуманным обвинениям, то есть выбрался из сложной ситуации с минимальными потерями. Возможно, кто-то возмутится: почему только спустя два года я решил рассказать об этом? Наверное, и одни, и другие будут правы.

Но как сотрудник милиции я именно так и должен был действовать. Дело в том, что существовала договоренность, в соответствии с которой я обещал не давать никаких комментариев, интервью, пока будет проводиться официальная проверка.

Но никаких официальных разбирательств так и не произошло, и сегодня я считаю себя свободным от обязательств. А когда накануне президентских выборов слышу заявления председателя Центризбиркома Лидии Ермошиной, что выборы у нас проходят честно, в соответствии с законом, это вызывает у меня внутренний протест. Потому что я знаю цену этим словам...

27 сентября 2008 года был последний день досрочного голосования в «палату представителей» «национального собрания» Республики Беларусь. Вечером 27-го я, будучи сотрудником уголовного розыска УВД Центрального района Минска, заступил на ночное дежурство на избирательный участок №463 Старовиленского округа №105. К этому моменту избирательная комиссия еще работала. Но избирателей, желающих проголосовать досрочно, на участке практически не было.

Председатель комиссии пригласила меня в кабинет для беседы. Она рассказала о времени и порядке окончания работы комиссии, о том, что после закрытия участка мне будут переданы ключи и сдано под охрану помещение, в котором находятся урны для досрочного голосования. А в конце беседы в доверительном тоне поставила меня в известность, что после ухода наблюдателей мне нужно вернуть ей ключи, так как необходимо вбросить часть бюллетеней в поддержку официального представителя. Из ее объяснений стало понятно, что количество людей, пришедших на участок для досрочного голосования, было слишком мало, то есть гораздо меньше, чем предполагалось, и были опасения, что значительная их часть не отдала предпочтение «правильному» кандидату.

Видимо, мое звание подполковника милиции внушало председателю комиссии доверие, и она решила, что я просто обязан быть заодно.

Я оторопел от такого предложения. Реакция с моей стороны была не той, которую она ожидала.

— Пока я здесь, — сказал я, — это невозможно. То, что вы предлагаете, — это преступление. Вы хотите его совершить и предлагаете мне стать соучастником. Это исключено.

Мы беседовали минут сорок. Я пытался убедить ее не делать этого, говорил, что допускаю: она поставлена в сложные условия, но разумный выход есть всегда из любой ситуации.

— Пусть люди голосуют так, как считают нужным. В крайнем случае, если кто-то наверху будет недоволен вашей работой, ссылайтесь на меня. Мол, не дал возможности...

Она искренне удивилась такому предложению, с недоверием отнеслась к моим словам. Возможно, думала, что я ее провоцирую или проверяю на лояльность, шучу, в конце концов. Видимо, ей было трудно понять, что подполковник милиции по сути отказывается выступать на стороне тех, кто решил подсобить «нужному» кандидату.

В 20.00 председатель комиссии, согласно установленному порядку, закрыла комнату, где хранились избирательные урны, и передала мне на хранение ключи. С участка ушли наблюдатели. Но в гимназии оставалось трое членов комиссии.

Через какое-то время председатель подошла ко мне и попросила ключи от комнаты. Я ответил, что не могу отдать ключи, тем более после нашего разговора, когда она озвучила свою позицию. Я поинтересовался: «Как вы собираетесь вбрасывать бюллетени, если урны опечатаны?»

— Не волнуйтесь, они опечатаны таким образом, что ничего не стоит эту печать слегка подвинуть, а потом вернуть на место.

Ключи я, естественно, не дал. И она ушла кому-то звонить.

Буквально через некоторое время на моем мобильном раздался звонок.

— Почему мешаете работать избирательной комиссии? — это был один из моих прямых начальников — замначальника Центрального РУВД. Он учинил мне настоящий разнос: немедленно отдайте ключи, делайте то, что вам говорят и т.д.

— Мне известно, что члены избирательной комиссии намерены вбросить бюллетени в урны, поэтому не могу отдать им ключи. — Я пытался реагировать на его тираду максимально спокойно.

— Не ваше дело... Я вам приказываю отдать ключи. Председатель комиссии забыла в комнате бумаги, их надо забрать.

После получения прямого приказа я вынужден был подчиниться.

Минут через семь трое (!) членов комиссии зашли в комнату с урнами. Через какое-то время я открыл дверь и увидел, как все трое стоят возле урны и бросают туда бюллетени. Стопка была довольно серьезной.

Я тут же снова позвонил своему начальнику и заявил:

— Я докладываю, что только что на моих глазах был произведен вброс бюллетеней в урны для голосования.

— Это не ваше дело, — ответил он. — Будем разбираться завтра.

Потом я не раз анализировал эту ситуацию, пытался понять, почему эти люди пошли на такой шаг. Что же им такое говорят накануне выборов, если они так самозабвенно занимаются фальсификациями? Ведь председатель комиссии — образованная женщина, она понимала, что совершает преступление. Причем фактически в присутствии сотрудника милиции. Но она все равно это делала. Ей было менее страшно нарушить закон, чем не обеспечить нужную цифру явки избирателей на досрочное голосование. Справедливости ради стоит сказать, что на следующий день, когда я уже сдавал дежурство и встретил некоторых членов комиссии, им явно было стыдно, а председатель даже пыталась оправдаться тем, что это была резаная бумага, а не бюллетени.

«По их мнению, не мог подполковник милиции занять такую принципиальную позицию»

Утром меня сменил мой коллега по работе. Первое, о чем спросил: «Николай, что произошло?» — и рассказал, что на утреннем инструктаже в присутствии значительного количества сотрудников руководство на полном серьезе обсуждало, что со мной делать: то ли возбудить против меня уголовное дело, то ли отправить в сумасшедший дом, так как, по их словам, я препятствовал работе комиссии.

«Готовься, разборки будут серьезные», — предупредил он.

Понимая всю серьезность ситуации, я перезвонил близким и рассказал, что произошло на избирательном участке, сообщил, что меня вызывает начальник управления РУВД Центрального района Виталий Синяков.

Хочу отметить: у меня сложилось впечатление, что моему руководству о данной ситуации сообщили, исказив факты. Я же доложил, как все было на самом деле, предложил пригласить в кабинет своего начальника, с которым вел телефонные разговоры.

— Будем разбираться, — пообещал Синяков.

Не успел я приехать домой, как раздался телефонный звонок. Вызывали в ГУВД Мингорисполкома. К подъезду даже прислали машину.

Меня сразу же пригласили в кабинет к начальнику ГУВД Мингорисполкома Леониду Фармагею. В кабинете находились он, начальник РУВД Центрального района Виталий Синяков и представитель то ли Администрации президента, то ли МВД, в общем, чиновник высокого ранга.

Передо мной положили распечатку из интернета, в которой описывалась эта ситуация (с одной лишь неточностью: в заметке говорилось, что бюллетени вбрасывались в обеденный перерыв, на самом деле все происходило вечером) и предложили рассказать, что произошло.

И опять отмечу: у меня сложилось впечатление, что первоначально они очень надеялись, что это сообщение — провокация оппозиции.

Я подробно доложил о происшедшем с указанием всех должностных лиц, номера мобильного телефона и времени телефонных соединений. Думаю, что параллельно мой доклад проверялся самым тщательным образом. Было понятно, что для профессионалов, учитывая количество людей, втянутых в эту историю, выяснить, как все было на самом деле, — полчаса времени.

В общем, когда стало все понятно, меня стали уговаривать (хотя эти уговоры были очень похожи на требования) выступить на Белорусском телевидении с опровержением информации, которая появилась в интернете, написать соответствующий рапорт. Я категорически отказался.

Поняв, что переубедить меня невозможно, пообещали провести проверку, при этом с меня взяли слово отказаться от каких-либо интервью и комментариев для СМИ. Сказали, чтобы я спокойно работал, против меня не будет предприниматься никаких действий. Чуть позже, видимо, чтобы закрепить договоренность, начальник РУВД, где я проходил службу, «из лучших побуждений» почему-то предупредил: мол, смотри, будь аккуратен, а то под видом журналистов могут подойти крепкие ребята...

Не то чтобы это меня крепко напугало, но что-либо сделать я уже не мог. В соответствии с процедурой меня должны были вызвать в орган, проводящий проверку, и официально, письменно опросить. И я наивно надеялся, что так все и будет. Но, забегая вперед, скажу, что никакого разбирательства не проводилось, по крайней мере я о таком разбирательстве ничего не знаю. До сегодняшнего дня.

«Заметил, что за мной ведется наружное наблюдение»

Однако вернемся к хронологии событий.

Буквально на второй-третий день после описанных событий я заметил, что за мной ведется наружное наблюдение, а через некоторое время узнал, что прослушиваются мои телефонные разговоры.

Слежка продолжалась долго. Уже и выборы прошли, и результаты объявили, и новый состав парламента приступил к своим обязанностям. Скажу честно: эта ситуация меня стала угнетать. Я понимал, что это не случайно.

Доходило до абсурда. Как-то мне по работе надо было отправить много повесток, и я бросил их в почтовый ящик недалеко от своего управления. На следующий день узнал, что под предлогом распространения неизвестным лицом отравляющих веществ посредством почтовых отправлений из этого почтового ящика была изъята отправляемая мной корреспонденция. Наверное, думали, что я какие-то подметные письма рассылаю. (Материалы «дела» об этом изъятии и сегодня хранятся в архивах РУВД.)

То есть в отношении меня, выражаясь профессиональным языком, стал проводиться целый комплекс оперативно-розыскных мероприятий, основная цель которых — привлечение к уголовной ответственности. Но для проведения подобных мероприятий нужны очень веские основания, часть из них требует санкции прокурора, так как речь идет о конституционных правах граждан. Убежден, в моей ситуации таких оснований не было и не могло быть. Должностные лица, которые организовали эти мероприятия, в свою очередь, нарушили закон.

Наверное, нервозность ситуации все же сказывалась, стало зашкаливать давление. И я решил, что с этой службы надо уходить. Проверку никто не проводит, наружка ведется, телефоны прослушиваются. Одним словом, перспективы у меня не радужные.

Зимой 2009 года я уволился в запас по состоянию здоровья. Через какое-то время меня оставили в покое и мои «провожатые».

Скажу честно, не раз меня спрашивали: Коля, зачем это тебе? Кому нужна твоя принципиальность? Чего ты добился?

Она нужна мне. Мне не стыдно перед моими родными, друзьями, не стыдно перед самим собой. Я поступил так, как должен был поступить любой нормальный человек.

Уверен, когда в «Народной Воле» появится публикация, меня попытаются дискредитировать. Поэтому я передаю в редакцию ту фотографию, которая пару лет висела на Доске почета нашего управления и которую поспешно сняли сразу после всей этой истории. Также через газету хочу обратиться к коллегам из различных силовых структур: дома у меня нет наркотиков, боеприпасов, радиоактивных веществ, подрывной литературы, нет ничего противозаконного и моей в машине. Я всегда ношу при себе документ, удостоверяющий личность. И нет у меня причин сводить счеты с жизнью, я с оптимизмом смотрю в будущее.

Записала Мария Эйсмонт