Дома - не один

Проведя под домашним арестом три с половиной месяца, могу сказать точно: это намного хуже тюрьмы.

А для Сергея Удальцова домашний арест, несомненно, будет намного хуже подписки о невыезде. На Западе эта мера пресечения подразумевает запрет на выход из дома ночью, ношение электронного браслета и контрольный звонок вечером. Но на постсоветском пространстве домашний арест — самая омерзительная из всех мер пресечения.

В тюрьме плохо, зато все понятно. Это не твой дом, это казенный дом, тебя с вертухаями разделяет запертая железная дверь, и, как ни странно, с этим легче примириться психологически, чем с домашним арестом. Несколько дней за решеткой — и полная адаптация. И приносящее облегчение осознание того, что рано или поздно ты все равно отсюда выйдешь.

Другое дело — домашний арест. Тюрьмой становится собственный дом. Запертая дверь больше не служит защитой. А если тюрьма в твоем доме — она и в тебе самом. И домашний арестант начинает ненавидеть свой дом, даже если раньше мечтал именно здесь прожить всю жизнь. Начинает казаться, что дом осквернен, что жить здесь невыносимо. А окна без решеток служат дрянную службу. Когда оказываешься под домашним арестом — вид из окна раздражает. Потому что внешний мир под запретом. А в тюрьме его как будто вообще не существует.

Разница в применении домашнего ареста в России и в Беларуси есть, и очень большая. Но есть и общее. К примеру, запреты на получение и отправку корреспонденции и на выход из дома. Все время, проведенное под домашним арестом, я пыталась понять: почему так? Ведь и в России, и в Беларуси домашний арест считается второй по жесткости мерой пресечения, но все-таки после содержания под стражей. И пребывание под домашним арестом, если заключенный приговаривается к лишению свободы, идет в зачет по принципу «два дня домашнего ареста за один день тюрьмы». При этом в тюрьме разрешены ежедневные прогулки. То есть хотя бы час в день арестант может дышать свежим воздухом, что очень помогает. Под домашним арестом прогулки запрещены вообще.

А еще в правилах внутреннего распорядка любой тюрьмы — и в Беларуси, и в России — написано, что заключенные имеют право получать и отправлять письма без ограничения. А под домашним арестом — не имеют. Полное отсутствие логики домашнего ареста не могут объяснить ни адвокаты, ни сами силовики. Почему то, что можно делать в тюрьме, нельзя дома?..

Когда в лентах новостей появилась информация о том, что Сергею Удальцову изменили меру пресечения с подписки о невыезде на домашний арест, мой первый рефлекторный вопрос был прост: кто будет теперь жить в его квартире — полиция или фээсбэшники? И когда оказалось, что его несколько раз в неделю будут просто посещать сотрудники уголовно-исполнительной инспекции, я удивилась: как такое может быть? Потому что в Беларуси подобное невозможно. И в этом самая большая разница.

Домашний арест в Беларуси — это вторжение вертухаев в частное пространство. Они хозяевами приходят в квартиру, отбирают ключи и надзирают 24 часа в сутки. Чаще всего в Беларуси арестантов охраняют сотрудники милицейского конвойного подразделения — те самые, которые конвоируют заключенных в суды и тюрьмы. Конечно, они, как дневальные, меняются. Сегодня одна смена — завтра другая. Всегда по двое — чтобы заодно друг за другом следили.

А в некоторых случаях, когда расследуются «особо важные» дела (без кавычек тут не обойтись, уж извините), заключенных охраняют кагэбэшники. Гэбисты три с половиной месяца жили у меня дома. Гэбисты жили у поэта Владимира Некляева, который был кандидатом в президенты на выборах 2010 года. И когда мы с Володей встретились уже после наших приговоров, сказали друг другу: «Даже в тюрьме было не так паршиво».

Некляев оказался под домашним арестом в двухкомнатной «хрущобе» со смежными комнатами. Его жена Ольга в день, когда его привезли из тюрьмы, испытала потрясение дважды. Первый раз — когда мужа доставили домой гэбисты, сообщили об изменении меры пресечения, но не убрались восвояси, а остались и по-хозяйски плюхнулись на диван перед телевизором в гостиной. Второй раз — когда среди ночи они без стука вошли в спальню и с интересом спросили: «У вас все в порядке?»

Каждое утро Ольга вынуждена была пробегать мимо них в кухню и варить кофе. А они пытались начать утреннюю светскую беседу из серии «Сегодня прекрасная погода, не правда ли?». Ольга шипела: «Пока не выпью первую чашку кофе — с разговорами ко мне не приставать!» Она бесилась, пожалуй, больше, чем Владимир: он по бумажкам хотя бы был арестованным, а Ольга — свободной. Но почему свободная женщина обязана делить свою квартиру с оккупантами и не иметь возможности выйти из спальни в пижаме — Уголовно-процессуальный кодекс Беларуси умалчивает. А еще нужно делить с ними санузел. И если кто-то думает, что это не слишком серьезная проблема, поверьте — он ошибается.

И мой личный опыт, и опыт семьи Некляевых показал, что у гэбистов большие проблемы с личной гигиеной. Ольга на время домашнего ареста просто перестала убирать в сортире, поручив это омерзительное дело мужу: «Твои вертухаи — ты за ними и мой». Мне повезло в этом смысле немного больше: когда-то давно, при покупке квартиры в новостройке, мы с мужем решили вместо маленького закутка-кладовки возле входной двери сделать второй санузел. Несколько лет это казалось излишеством. А вот при домашнем аресте — пригодилось.

Зато со мной под арестом оказался сын. Ему было три с половиной года. И он не был обвиняемым по уголовному делу. Тем не менее он оказался в тюрьме. И быстро стал образцовым зэком. И сейчас, когда мне запрещено выходить из дома вечером, если мы оказываемся в гостях, строго спрашивает: «Мама, мы еще не опаздываем домой?» У детей его возраста возвращение домой из гостей или с прогулки связано со «Спокойной ночи, малыши!». У моего сына — со страхом, что мама окажется в тюрьме. И за это я никогда не прощу им, скотам, домашний арест.

К слову, визиты полицейских к Удальцову лишь по сравнению с махровой белорусской инквизицией могут показаться вполне гуманными. Но нужно помнить, что вовсе не обязательно они будут приходить к нему в рабочие часы. Могут приходить и по ночам. В любое время суток. То есть мера пресечения применена и к жене Удальцова. А кроме того — все домашние обязанности теперь на ней.

Арестант у себя дома — все равно что лежачий больной. Он не может самостоятельно себя обслуживать. Нет, умыться-одеться он, конечно, сможет. Но купить хлеб и молоко — нет. Вынести мусор — нет. Притащить домой пакет картошки — никак. Ни на почту, ни в банк, ни в адвокатскую контору. Теперь таскать пакеты с продуктами и бегать по конторам будет жена Удальцова. Ах да, еще домашний арестант не может зарабатывать, поскольку живет в вынужденном безделье. Прокормить его семью — забота родственников. У него же другая забота — убить время.

Конечно, жизнь без чужаков в квартире лучше, чем с чужаками. За Удальцовым люди в форме не будут ходить по пятам, заходить по ночам в его спальню, запрещать подходить к окнам, пытаться неуклюже шутить, обживать его частное пространство. Они все-таки будут где-то в стороне. В то же время, если вдруг откуда-нибудь сверху поступит приказ «нарисовать» Удальцову несколько нарушений режима, чтобы отправить его в тюрьму, — это будет очень легко сделать. Просто составить пару рапортов, что такого-то числа в такое-то время его не было по месту регистрации. И кто сможет это опровергнуть? Жена — лицо заинтересованное, ее показания во внимание не примут. Так что для возможного судебного беспредела условия домашнего ареста идеальны. Но для психологического воздействия — недостаточны. И я не удивлюсь, если в скором времени в УПК России будут внесены изменения, предусматривающие присутствие в квартирах «домашних арестантов» двух жлобов в форме.

А совет может быть только один: просто ни на секунду не забывать, что все это когда-нибудь закончится.

Ирина Халип, «Новая газета»