Дата очередных «нефтяных» переговоров по-прежнему неизвестна

14.01.2010, 13:43

Последний раунд переговоров между белорусскими и российскими властями состоялся практически неделю назад.

Комментарии 7

– 0 +

3, 13:58, 14.01

Попрошайки осваивают эпистолярный жанр :-)

Ответить

– 0 +

Пярхота, 14:21, 14.01

Когда Пятачок спросил Винни Пуха: "Вам мёда или сгущённого молока с хлебом?",
Винни Пух ему ответил: "И того и другого. И можно без хлеба."
Так что, дорогие россияне, давайте и газ и нефть. И можно без пошлин. Классику надо было в детстве читать!!!

Ответить

– 0 +

ЛЫДЖНЕГ, 14:54, 14.01

Несть чысла чудисам твоим, госпидя! Неушто Канюха песать обучыли? :D
Ну я понимаю, тиорыя Дарвина, и усё такое, мол, обиззяну в цырке на моцоцыкале егдить учат... Но скока ж усилиев на такое надо пол0жыть!
К прымеру, нашая плишывая обиззяна так на ММВЗ егдить за писсят лет и не вывучылась, ей тока Харлея подавай... :D

Ответить

– 0 +

ЛЫДЖНЕГ, 14:55, 14.01

А чо бы не позвонить?
Или так ужэ своих ходзяинов задрал, шо трупку не подымают? :D
СМСкой попробувывай! :D

Ответить

– 0 +

dogmatik, 15:36, 14.01

Сдается мне, что папаколи енто письмо еще голубиной почтой отправил, потому как по телефону - боится прослушки, по интернету - боится перехвата, своими служаками - то ж опасается вдруг вскроют, интернет - надо кроме кнопки вкл/выкл представлять что ето такое, поэтому тока голуби, ну или какая другая птица

Ответить

– 0 +

ЛЫДЖНЕГ, 16:01, 14.01

Санька Луков, питьдисятпятилетний мальчэг, отданный три месяца тому назад в ученье к сапожнику Кудряхину, в ночь под рождество не ложился спать. Дождавшись, когда все ушли к заутрене, он достал из шкапа пузырек с чернилами, ручку с заржавленным пером и, разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать. Прежде чем вывести первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился на темный образ и прерывисто вздохнул. Бумага лежала на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях.
"Милый Медведушка, Дмитрый Анатолич! - писал он. - И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Рождеством и желаю тебе всего от господа бога. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался».
Санька перевел глаза на темное окно, в котором мелькало отражение его свечки, и живо вообразил себе своего Медведа Дмитрыя Анатольича, служащего сторожем у господ Пудингов. Это маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижной старикашка, с вечно смеющимся лицом и пьяными глазами. Днем он спит в людской кухне или балагурит с кремлядями, ночью же, окутанный в просторный тулуп, ходит вокруг кремля и стучит в свою колотушку. За ним, опустив головы, шагают старая Валька и кобелек Вьюн, прозванный так за свой черный цвет и тело, длинное, как у ласки. Этот Вьюн необыкновенно почтителен и ласков, одинаково умильно смотрит как на своих, так и на чужих, но кредитом не пользуется. Под его почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство. Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и цапнуть за ногу, забраться в ледник или украсть у мужика курицу. Ему уж не раз отбивали задние ноги, раза два его вешали, каждую неделю пороли до полусмерти, но он всегда оживал.
Теперь, наверно, медвед стоит у ворот, щурит глаза на ярко-красные окна кремлевской церкви и, притопывая валенками, балагурит с дворней. Колотушка его подвязана к поясу. Он всплескивает руками, пожимается от холода и, старчески хихикая, щиплет то горничную, то кухарку...
Санька вздохнул, умокнул перо и продолжал писать:
«А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то, что я качал ихнего с Пуденгом газа по трубе и по нечаянности стырил. А на неделе Чубайтая хозяйка велела мне почистить калининградскую селедку, а я начал с хвоста, а она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать. Подмастерья надо мной насмехаются, посылают в кабак за водкой и велят красть у хозяев нефтю, а хозяин бьет чем попадя. А еды нету никакой. Утром дают хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба, а чтоб чаю или щей, то хозяева сами трескают. А спать мне велят в коньках, а когда ребятенок Коля плачет, я вовсе не сплю, а качаю евоный электромобильчык. Милый медведушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой, в крэмль, нету никакой моей возможности... Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить, увези меня отсюда, а то помру...»
Санька покривил рот, потер своим черным кулаком глаза и всхлипнул.
«Я буду тебе табак тереть, — продолжал он, — богу молиться, а если что, то мочы меня, как Сидорову козу, в сортире. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради попрошусь к Пудингу сапоги чистить, али заместо ПалПалыча в подпаски пойду. Медведушка милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком на чэтвереньках до крымля бежать, да сапогов нету, морозу боюсь. А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам, а помрешь, стану за упокой души молить, всё равно как за мамку Борю.
А Москва город большой. Дома всё господские и лошадей много, а овец нету и собаки не злые. Со звездой тут ребята не ходят и на клирос петь никого не пущают, а раз я видал в одной лавке на окне крючки продаются прямо с леской и на всякую рыбу, очень стоющие, даже такой есть один крючок, что пудового сома удержит. И видал которые лавки, где ружья всякие на манер бариновых, так что небось рублей сто кажное... А в мясных лавках и тетерева, и рябцы, и зайцы, а в котором месте их стреляют, про то сидельцы не сказывают.
Милый медведушка, а когда у господ будет елка с гостинцами, возьми мне золоченный Патэк Хфилипп и в зеленый сундучок спрячь. Попроси у барышни Кабаевой, скажи, для Саньки».

Когда еще была жива Санькина мать Боря и служила у господ в горничных, кормили Саньку леденцами и от нечего делать выучили его читать, писать, считать до ста и даже танцевать кадриль. Когда же Боря умерла, сироту Саньку спровадили в людскую кухню к медведу, а из кухни в Москве к сапожнику Кудряхину...
«Приезжай, милый медведушка, — продолжал Санька, — Христом богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. А намедни хозяин колодкой по голове ударил, так что упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой... А еще кланяюсь Алене Батуриной, кривому Юрке в кепке и кучеру, а гармонию мою никому не отдавай. Остаюсь твой внук Ляксандыр Луков, милый медведушка приезжай».
Санька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт, купленный накануне за копейку... Подумав немного, он умокнул перо и написал адрес:
В кремль медведушке.
Потом почесался, подумал и прибавил: «Дмитрию Анатольичу». Довольный тем, что ему не помешали писать, он надел шапку и, не набрасывая на себя шубейки, прямо в рубахе выбежал на улицу...
Сидельцы из мясной лавки, которых он расспрашивал накануне, сказали ему, что письма опускаются в почтовые ящики, а из ящиков развозятся по всей земле на почтовых тройках с пьяными ямщиками и звонкими колокольцами. Ванька добежал до первого почтового ящика и сунул драгоценное письмо в щель...
Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал... Ему снилась печка. На печи сидит медвед, свесив босые ноги, и читает письмо кухаркам... Около печи ходит Вьюн и вертит хвостом...

Ответить

– 0 +

ЛЫДЖНЕГ, 17:58, 14.01

dogmatik, 15:36, 14.01
Сдается мне, что папаколи енто письмо еще голубиной почтой отправил, потому как по телефону - боится прослушки, по интернету - боится перехвата, своими служаками - то ж опасается вдруг вскроют, интернет - надо кроме кнопки вкл/выкл представлять что ето такое, поэтому тока голуби, ну или какая другая птица
---------------------------------------------------------------
Самую основную прычыну забыл - у Лыджнега дажэ на конвЭрт и марку денюх в буджэте ниосталось... :D
Осталось тока на мыло... Вировку - и ту у дружбана Саддама отдовжать прыдёцца... :D

Ответить

Написать комментарий

Имя

E-mail E-mail не будет опубликован

Комментарий