Приключения бравого солдата Швейка в Гомеле

Рассказ о малоизвестной главе бессмертного произведения.

Оказывается, легендарный литературный герой, рожденный пером Ярослава Гашека, побывал и в городе над Сожем, пишут «Сильные новости».

Запрещенный роман

О пребывании попавшего в русский плен рядового Швейка в городе Мозыре одна из наших официальных газет уже писала несколько лет назад. О причинах, по которым не были упомянуты еще более бурные похождения знаменитого персонажа в Гомеле, можно только догадываться. Но Гомелю посвящена целая глава в романе «Похождения бравого солдата Швейка в русском плену». Он был задуман самим Гашеком, но преждевременная смерть писателя в 1923 году помешала его созданию. О бравом солдате «императорско-королевской армии» в лагерях Российской империи написал друг Гашека Карел Ванек. Произведение, по признанию самого Ванека, во многом биографично.

Роман о Швейке в России публиковался на русском языке только один раз — в 1928 году. Да и то — в Риге. Хотя в самом СССР 20-х годов, на волне еще не спавшей революции, критика не только царских порядков, но и многих архаичных российских традиций, еще была уместной. Впоследствии швейковская ирония могла быть расценена как «безродный космополитизм» или что-то в этом роде.

Предыстория вкратце такова: в Первую мировую войну в русском плену оказалось до 200 тысяч чехов и словаков из австро-венгерской армии. Слабое желание славянских поданных воевать за Габсбургов прекрасно описал Ярослав Гашек в своем бессмертном «Бравом солдате Швейке». В сентябре 1915 года под Хорупанами ефрейтор Гашек сам сдался в плен. В русском плену оказался и Карел Ванек.

«У них все, как не у нас...»

Однако ожидавшегося чехами радушного приема со стороны «братской» царской администрации не получилось. «У них все, как не у нас», — с удивлением констатирует Швейк, попав в Российскую империю. Ранее он считал, что русский царь только и думает об освобождении чехов и славян. Но первым русским выражением, который выучил бравый солдат, были некие непонятные слова про «мать». Только за них российский «лейтенант» почему-то бьет его по щекам. Махорку пленные чехи принимают за «русский чай», пытаются ее заварить и пить. В свою очередь, царские полковники считают, что Прага — это недалеко от Парижа, а «Карпаты — тоже большой город». По дороге в Киев военнопленные по нескольку суток не получали еды. Продуктовое довольствие воровали у них те же полковники, так любившие «чехославян», но игравшие в карты и собиравшие приданное своим дочерям. Смертельно оголодавший Швейк, тоже ворует еду у свиньи из корыта. Ночью ему сниться банкет свиней во фраках, где они славят войну и говорят: «Раньше люди нас жрали, а теперь жрут вместе с нами!»

На основании того, что в Киеве есть тюрьмы, а полицейские бьют народ, Швейк приходит к выводу: «Солдат тут бьют по морде,полицейские лупят народ, почем зря, карцер тут у них есть. Все равно, как в Австрии. Так, оказывается, Россия-то приличное государство!».

Когда вольноопределяющийся пошел жаловаться царскому офицеру, что у него забрали шинель, тот перетянул его кнутом со словами: «Вот тебе Женевская конвенция!». В лагере в Дарнице от голода и болезней в день умирало до 100 военнопленных.

Впрочем, с русскими и сербскими военнопленными и гражданскими лицами в Австро-Венгрии обращались не лучше.

Швейк вместе с вольноопределяющимся Мареком путешествует по всей России, выполняя разные тяжелые и грязные работы на казенных заказах и в крестьянских хозяйствах. Пленные чехи не перестают удивляться местным нравам и обычаям. Русскую баню они сначала принимают за пытки инквизиции.

Став свидетелями пьяной деревенской драки, они пытаются воспринимать ее как тамошний вид «спорта». По мнению Швейка, в Чехии для этого существует футбол, бокс и греко-римская борьба. А когда «Спарта» играет со «Славией», «картина такая же». Болезни лечат заговорами и магией. И когда у пленного Звержины заболела спина, его заставляют спать на деревянной иконе. Даже к свинье, страдающей желудком, бабка Марфа прикладывает церковный образ, а затем отрезает ей хвост. Как ни странно — это помогло. Когда эта же народная целительница с ножом в руке приближается к Звержине, тот в ужасе кричит, что у него молодая жена и ему ничего резать не надо. При этом пленный, который ранее и ходить то толком не мог, вскакивает и бросается бежать.

Местные девушки, как водится, оказывают иностранцам повышенные знаки внимания. Особо женское любопытство разжигает вопрос: «А у ваших девушек все, как у нас?». Изысканные же пражские «пикаперы» для соблазнения применяют такие методы, как обещание купить монпасье.

В целом наши крестьяне показаны добрыми и сердечными людьми. И даже конвойные солдаты, бывает, делятся с «австрияками» табаком и хлебом.

Как Швейк на Мозырь прорывался

Как уже писалось, в романе есть страницы, посвященные Мозырю. Суть сюжета такова: немцы прорвали фронт, возможно, после завершения Брусиловского прорыва. И казаки плетьми гонят и пленных, и местное население в тыл. Полковник Головатенко, ранее имевший с пленных 208-й рабочей роты до 100 рублей в день, велит им пробираться вдоль Припяти до города Мозыря. Там должно быть «какое-нибудь воинское начальство». Головатенко напутствует своих пленных так: «А если кто из местных будет вам препятствовать — то сразу в морду».

После чего бравый полковник своих пленных бросил. Одна партия плывет по Припяти на захваченном пароме, другая бежит по топкому берегу. Потом они меняются местами. Попутно, оставленные на произвол судьбы пленныечехословаки, опустошают окрестные деревни в поисках провизии «по праву военной добычи». Белорусские крестьяне начинают принимать их за прорвавшихся немцев. В итоге, военнопленных под Мозырем окружает целая бригада с артиллерийской батарей, брошенные на «прорвавшихся немцев» напуганным русским командованием. На берегу Припяти бравый Швейк в свойственном ему философском стиле констатирует: «Кажется, я попаду в плен в третий раз».

Речь идет о том, что еще до русского пленения «Швейк»-Гашек по ошибке был взят «в плен» австрийцами. С Ярославом Гашеком во время его службы в 91-м Будейовицком пехотном полку произошла еще одна схожая ситуация. В июле 1915 года во время битвы под галицийской Сокалей Гашек с поручиком Лукашем привели 300 русских солдат, от голода решивших сдаться в плен. Но командир батальона безумный майор Венцель решил, что это"русские прорвались«, и в ужасе бежал. Паника передалась и в штаб бригады.

После похода на Мозырь Швейк с товарищами были арестованы. Их обвинили в «побеге с фронта» и отправили в Гомель.

Как Швейк в Гомеле революцию делал

Малоизвестный исторический факт: Гомель был одним из центров пополнения чехословацких добровольческих частей. Весной 1916 года Николай II наконец решился на создание легионов из австро-венгерских пленных. До этого царь и царица тормозили этот процесс. Вероятно, из ревности к царскому дяде великому князю Николаю Николаевичу, вынашивавшему тайные планы стать во главе объединенного славянского государства, созданного на руинах империи Габсбургов.

В Чешскую дружину в Киеве вступил и бывший анархист Ярослав Гашек. Именно тогда появляется и первый фельетон про бравого солдата Швейка, посвященный его сдаче в русский плен.

Еще в лагере в Дарнице пленных пытались обработать в духе казенного царистского «панславизма». Агитатор с пафосом вопросил: неужели чехи в плену не чувствуют в себе славянскую кровь? На что «Швейк»-Ванек ответил: «Чувствуем, ваше благородие! — И засучив рукав, под которым ему на кухне резиновая кишка прапорщика написала большой синяк, он подул на него и твердо добавил: — Конечно, чувствуем, и славяне из нас получатся очень хорошие. Они нам этого славянства вольют здесь по первое число».

Похоже, что Карел Ванек в то время продолжал оставаться лояльным поданным своего императора Франца-Иосифа.

В Гомеле же «Швейка»-Ванека и его товарищей разместили в бараках-землянках. Уже находившиеся здесь чехи и боснийцы приняли их неласково и даже обещались побить, как «австрийских рабов» — за императорские вензеля на кепи. Старожилы гомельских бараков уже были проникнуты панслависткими настроениями, а боснийцы даже записались в стоявшую тут же сербскую дружину.

Осенью 1916 года в подавлении антивоенного восстания казаков, солдат и матросов на Гомельском пересыльном пункте участвовала некая «инородческая дружина». Не была ли она сформирована из бывших славянских поданных Габсбургов?

Предоставленные сами себе, пленные изнывают от безделья и вшей, играют в карты и дерутся. Многие откровенно опускаются и даже не доходят до сортира, справляя нужду прямо возле бараков. Наиболее активно из местных пленные контактируют с гомельскими проститутками, которые щедро награждают их венерическими заболеваниями. В город военнопленные ходят свободно. Один раз босниец купил на гомельском базаре поросенка, изжарил его и принялся продавать в бараке. Голодные до смерти чехи разбили ему кирпичом голову и забрали жаркое.

Тогда боснийцы ринулись бить чехов и австрийцев. Массовое побоище пытались пресечь ратники русского ополчения, но тут все австро-венгерские поданные образовали единый фронт и отобрали у пожилых ратников винтовки. Начальник бараков поручик Воробцов, обрусевший немец-инженер из Варшавы, под угрозой расстрела велел вернуть казенные ружья. На следующий день режим пленным был изменен — их стали регулярно выгонять на работы, невзирая на звание и образование. От работ Воробцов освободил только Швейка. Как раз за то, что в отличие от остальных пленных, он не заявил себя «интеллигентом» и был готов трудиться физически. Не выдержав трудотерапии от поручика, большинство приятелей Швейка, включая вольноопределяющегося Марека, записались в Чешскую дружину, где им обещали хорошо кормить и «успех у женщин». И уехали в Киев. Швейк воевать за царя не хотел и предпочел остаться в Гомеле.

«Это была долгая, но очень хорошая зима», — сообщает Карел Ванек о зиме 1916/1917 года в Гомеле. "Горжин ходил по ресторанам и приводил официантов в ужас своим искусством, а Швейк... сидел в бараке, ожидая своего друга, возвращавшегося с мешком, наполненным котлетами, булками и разным мясом«.Сам Швейк мастерил перстни и продавал их на рынке. Здесь, на Базарной площади (ныне — имени Ленина), с ним и произошла очередная неприятная история.«Толпа собралась вокруг него, выбирая и торгуясь до исступления и стараясь заплатить за одно, а украсть два. Потом толпа расступилась, чтобы дать дорогу толстому, грязному, волосатому попу, который пробирался к Швейку», — пишет Карел Ванек.

Священнослужитель собрал все кольца с крестиком из красного целлулоида, положил их себе в карман и заявил, что их продавать нельзя. «На них крест, а ты их продаешь солдатам. Ты знаешь, что они делают? Надевают их на палец, а потом руками штаны расстегивают, когда идут в отхожее место», — пишет Ванек. А еще руками в кольцах нижние чины хватаются за женские юбки. Стоявшие рядом солдаты захохотали. Но когда поняли, что батюшку хочет «отжать» у Швейка товар, потребовали его вернуть: «Человек даром работать не может!».

Тогда священник стал взывать к «патриотизму»: «Австриец не человек, он наш враг!»

Тут уже стоявшие на базаре бабы стали орать и бросаться на Швейка. Но солдаты неожиданно проявили корпоративную солидарность: «Мы его в плен взяли, а какое ты имеешь право отнимать его вещи? Он человек военный, он наш, он под нашим законом». В итоге все кончилось тем, что солдаты набросились на попа, а базарные бабы — на Швейка.

Поручик Воробцов, к которому доставили Швейка с расцарапанным лицом, внимательно выслушал его рассказ. И заявив, что овладев этой силой, можно совершить чудеса, принялся радостно напевать «Марсельезу».

Поручик смотрел в исцарапанное лицо бравого Швейка, как в воду. Вскоре в Петрограде действительно свергли царя. Швейк и его приятель Горжин узнали об этом одними из первых от официантов «Савойя», где размещался армейский штаб. Гомельские городовые пытались разогнать рабочих, хлынувших с красным знаменем на улицу. Но поручик Воробцов первым вывел роту солдат с кумачовыми бантами и провозгласил: «Вся власть — Советам! Фабрики — рабочим!». Городовые стали стрелять, а народ — ловить и бить ненавистных полицейских.

Швейк сначала хотел остаться нейтральным. Но вскоре увидел городового, трясущегося на улице в подштанниках. Свои форменные штаны он снял, желая спастись. И тут Швейка осенило сделать выгодный обмен. Немного напугав несчастного полицейского «революционным террором», он за 50 рублей согласился поменяться с ним штанами. Затем Швейк явился в гимназию на улице Садовой, где забаррикадировалась полиция. Действительно, рядом с Садовой в арендованном здании находилась частная гимназия Копиш.

Вновь запугав полицейских подходящими революционными войсками с артиллерией, он снял с них всех штаны, обещая принести взамен защитные, солдатские. На самом деле Швейк, пользуясь общественным подъемом, собирался выгодно загнать полицейское обмундирование на городском рынке. Но брюки у него временно изъял отряд во главе с революционным студентом. Отряд штурмовал полицейские баррикады с помощью самодельной «бронетехники» в виде двух возов, набитых соломой. Швейк решил: «Раньше я был за своего царя, а теперь буду за революцию. Раз нет больше Франца Иосифа, то пусть не будет и Николая». И приял участие в штурме. К вечеру полицейские сдались, подняв над баррикадой свои подштанники вместо белого флага. Революция победила — на следующий день Швейк все же отнес штаны городовых на гомельский базар.

Практически, вскоре после этого повествование Карела Ванека о бравом солдате Швейке довольно неожиданно завершается. Из Гомеля он с Горжином уезжают работать в некое степное имение постояльца гостиницы «Савой». А в августе 1917 года Швейк и оттуда исчезает бесследно. В 1920 году он возвращается в Прагу, уже ставшую столицей независимой Чехословакии. Безусловно, что в гомельской истории Швейка реальные факты перемежаются с художественным вымыслом. Но обилие деталей из тогдашней жизни нашего города говорят: скорее всего, автор был здесь и сам пережил многие злоключения своего героя.

Незадолго до своего отъезда из Гомеля, философски взирающий на мир и неунывающий Швейк, говорит: «Хорошо, что я глупый. Если бы я не был глупым и все бы понимал, что с людьми делается, то давно бы попал в сумасшедший дом».